Трагические события в Керчи, где во время вооруженного нападения на политехнический колледж его ученика Владислава Рослякова погибло 20 человек (не считая его самого), реально было предотвратить. «Керченского стрелка»можно было остановить, если бы в данном учебном заведении работал профессиональный психолог и он мог на ранней стадии предугадать действия подростка.
Такое мнение в разговоре с корреспондентом Федерального агентства новостей высказала старший преподаватель Московского педагогического государственного университета, директор направления социально-образовательных проектов и программ центра «Искусство тренинга» и руководитель интернет-службы всероссийского детского телефона доверия Светлана Шевченко.
— Светлана, почему, на ваш взгляд, данный юноша взялся за оружие и совершил чудовищное преступление? Что, с психологической точки зрения, подвигло его на это?
— Как раз одной из самых чувствительных категорий являются такие вот, как говорится, социально незащищенные группы подростков, которые не контактны, закрыты. Всегда окружающие думают, что если человек закрыт, замкнут, то он не способен на какие-то агрессивные действия. Эта иллюзия как раз часто провоцирует таких людей со скрытыми психологическими и психическими трудностями, социопатов что называется, на какие-то противоправные действия. Если у них есть какой-нибудь замысел, они могут, действительно, очень долго планомерно к чему-то готовиться. Могут иметь какую-то идею, могут опасаться какого-то внешнего воздействия, а могут затаить обиду, которая случилась несколько лет назад, и готовиться к мести на протяжении долгого времени.
— Получается, они злопамятные?
— Это не совсем злопамятность, это, скорее, такая чрезмерная чувствительность и мнительность. Психически здоровый человек выражает все свои чувства: агрессию, обиду, удовольствие, и он может как-то отреагировать на происходящее. А вот такие люди неспособны, у них часто не настолько развит эмоциональный интеллект, и они не контактируют с другими, они закрыты, все в себе. Они могут даже иллюзорно представить, что якобы вот эти преподаватели, эти ребята, которые их окружают, какие-то образом им угрожают. И вместо того, чтобы выйти на какой-то конфликт, как у нас обычно бывает, — что-то высказать, саботировать процесс учебы или не прийти на учебу, — эти люди часто могут действовать агрессивным образом. Как правило, чаще всего это дети из социально незащищенных семей, где есть явные проблемы.
— Можно ли говорить, что речь идет о психическом нарушении?
— Однозначно. Не каждый ведь подросток пойдет так делать. Этот Владислав был психически нездоровым человеком, у него все было на какой-то латентной стадии, и далее, как правило, что-то все-таки происходит.
— Какой-то прорыв или толчок?
— Да, должен быть какой-то «спусковой крючок», в переносном смысле. Могли быть какое-то последнее слово преподавателя, какая-то ситуация или некая негативная оценка. То есть, парень явно готовился.
— Выбранная им дата 17 октября тоже может быть неслучайной?
— Вполне. Возможно, в это день его когда-то впервые сильно обидели. Либо это какой-то момент, который повторился, что и спровоцировало на такие решительные действия. Либо он просто изначально, согласно каким-то своим планам, решил, что построит всю ситуацию именно в эту дату, которая могла быть связана и с чем-то другим.
— Насколько известно, родители Владислава были разведены, парень жил с матерью.
— Да, и, возможно, он действительно очень сильно переживал, испытывал некое чувство «покинутости», у него отсутствовало чувство защищенности. Возможно, на Владислава в семье изначально было очень много возложено ответственности, он был поставлен на место отца, предъявлялось немало требований.
— Предположим, одноклассники не замечали, учителя не замечали, мать вечно работает, и ей не до того, как у нас часто бывает. Но психологи и психиатры, которые есть в школе и которые дали ему справку о разрешении на ношение оружия, могли же это как-то выявить? Как профессионалы…
— Скажите, пожалуйста, а были психологи в этом колледже?
— Полагаю, в каждом российском учебном заведении есть психологи.
— В том-то и дело, что нет! Мы сейчас затронули действительно очень большую проблему, системную можно сказать. У нас нет комплексного психологического сопровождения ученика от начала школы до его выпуска из высшего или среднего специального учебного заведения! И у нас не в каждой школе, особенно в регионах, есть психологи! Именно профессиональные психологи, а не девочки и мальчики после вузов, которые живых детей видели только на практике в лагере. Более того, не в каждом учреждении есть психологи, которые реально контактируют с детьми, а не просто проводят какую-то диагностику и потом куда-то отправляют эти тесты в своих отчетах.
— Получается, что распознать такие намерения, как у Владислава, практически невозможно?
— Тут дело может быть вот в чем. Когда он приходил к психиатру, у него, например, в том месяце не проявлялось каких-либо признаков психического расстройства. Он мог быть немного замкнутым, не проводя никаких агрессивных действий. Ничего такого не было. И его просто считали интровертом, закрытым и стеснительным мальчиком. Но если бы его отслеживали в течение долгого времени, что и должен был делать психолог, то можно было бы все обнаружить. Если идет работа с семьей, если проявляются некие признаки агрессии, если вся история долго «отсматривается» на системном уровне, тогда мы можем выявить проблему и как-то на нее повлиять.
— Поэтому парню и дали так легко справку в психдиспансере на ношение оружия?
— Ну, мы не знаем, что там происходило в реальности. Могли провести короткую беседу, задать несколько тестов. Могли запросить данные из учебного заведения. К тому же, мы не знаем уровень квалификации тех специалистов. И самое главное — люди думают, что если до этого все было в порядке, то, значит, так есть и сейчас. Как еще говорил Чехов, «люди только чай пьют, а в их душах совершается трагедия».
— То есть парень мог просто прийти туда и казаться нормальным?
— Полагаю, он обладал высоким уровнем интеллекта, о чем наглядно свидетельствует то, что он сделал. Владислав мог прочитать в Интернете, как проходить процедуры, как отвечать на тесты, да и заранее пройти там все эти задания. В клинической психологии есть очень много тестов. Поэтому он вполне мог подготовиться. Что говорить, если учащийся сам собрал бомбу. Очень важно понимать, что психически неуравновешенный человек, способный к такому деструктивному поведению по отношению и к себе, и к другим, способен продумать эти сцены и знать, как ему обойти все эти системы для того, чтобы получить то, что хочет.
— С психологическим портретом Рослякова более-менее понятно. Теперь, наверное, главный вопрос — что делать, чтобы такое больше никогда не повторилось?
— Тут есть два пути. Первый, о котором говорят чиновники, — это нужно поставить металлоискатели, охрану, то есть делать из школы тюрьму строгого режима. Но, поверьте, любое сдерживание детей пользы не принесет, да они еще больше будут саботировать. И если мы сделаем из школы режимный объект, то наверняка получим еще и другие проблемы.
— Каков другой путь?
— Я считаю, что первое, что нужно сделать, это завести в школах действительно профессиональных психологов, а не только выпускников вузов, и не просто так, для галочки, а дать им реальную возможность работать. Чтобы ученик сопровождался психологом не просто формально, а начиная с начальных классов и заканчивая выпуском из высшего учебного заведения. И чтобы психолог мог не только работать с учеником в формате тестов и открытых уроков, но и консультировал, проводил групповую работу. Но самое главное — работать с семьей. В ином случае все результаты, как правило, уходят в песок.
— Случай с Владиславом — как наглядный пример?
— Да, мы же пока всего не знаем — может быть, папа поднимал на него руку, избивал. Мы в точности не знаем, что там происходило. В каких он был, например, отношениях с матерью. Не исключено, что парень таким радикальным способом решил отомстить за свое несчастное детство. Может быть все что угодно. И если бы мы, психологи, знали, как трудно ему в семье, то могли бы с ним про это поговорить, могли помочь ему на это отреагировать, могли помочь агрессию, которая копилась годами, выразить другим способом. Достаточно иногда просто покричать, выразить свой негатив, чем вот так планомерно готовиться к страшному теракту.
— Ясно, что это все не просто так — взял ружье и пошел стрелять…
— Можно предположить, что боль, озлобленность были очень серьезными и копились давно. И, возможно, имелось какое-то семейное неблагополучие, какие-то конкретно травмирующие события были у него в детстве. Знаете, тут какой еще есть момент. Сейчас, конечно, сверстники будут говорить, что они его не травили. Но, понимаете, травля бывает разной. Вообще, игнорирование человека и отсутствие какого-либо контакта с ним — это тоже своего рода психологическое давление. Когда тебя просто не воспринимают, когда тебя не замечают, что ты вообще есть. Это тоже очень сильная психологическая травма для человека. Его могли не оскорблять, не унижать, как это порой происходит в наших школах, но его могли просто недооценивать либо просто не замечать.
— И тогда парень таким вот образом решил заявить о себе, показать всем, что он есть? Дескать, посмотрите, какой я.
— Именно. Чтобы нарисовать его психологический портрет, надо изучить и анамнез всей семьи, и обстоятельства его жизни, учебы. Но однозначно могу сказать: все, что с ним происходило, было на какой-то латентной стадии. Его просто не замечали, и потом все вот это выплеснулось. И, наверное, самый главный вывод таков — тихие, спокойные, незаметные дети могут представлять куда большую опасность, нежели люди, которые выражают прямую агрессию. Это очень важно понимать.
— Многие после керченской трагедии говорят: он же был тихим, спокойным мальчиком, да, замкнут в себе, но он же не проявлял себя ни в каких плохих вещах, в агрессии. Все удивлялись.
— В свое время очень многих психологов попросту вывели из системы образования, и это было сделано преднамеренно. Сейчас наш министр образования и науки (Ольга Васильева. — Прим. ФАН) планирует их вернуть. Недавно, еще до трагедии в Керчи, она говорила о том, что в каждом учебном заведении будет психолог. Но, повторюсь, важно, какие именно психологи вернутся в школы, какой они квалификации и какие задачи будут решать. Потому что если их нагрузят административной работой и они станут такими, знаете, «присмотрщиками», то это, конечно, эффекта не принесет. Надо дать реальную возможность работать, и самое главное, на что нужно обратить внимание, — профилактика.
— У нас в стране, к сожалению, часто начинают работать уже только после того, как что-то случилось, — работать, так сказать, с последствиями…
— Увы. А ведь необходимо работать с первопричиной. У нас ни специалисты не мотивированы, ни система не настроена на предотвращение трагедий вместо борьбы с последствиями. Поэтому, опять же, основной вывод — нужно также работать и с семьей, причем не только в стенах учебного заведения, но и в рамках специальных социальных центров. Есть, например, центры социального обслуживания, центры помощи семье и детям. Там тоже есть специалисты, тоже есть различные программы.
— Мне кажется, тут не все так просто. Ясно же, что не все родители, особенно из неблагополучных семей, позволят своим детям общаться с психологами.
— Да, часто родители боятся обращаться, потому что опасаются, что, например, заберут их ребенка, что придет ювенальная юстиция и все в таком роде. Поэтому для того, чтобы люди сами были готовы обращаться к психологам, очень важно, чтобы работа последних внушала доверие. Прежде всего, у детей.
— Извините за «масло масляное», а насколько эффективен ваш детский телефон доверия?
— Сразу же скажу, что он бесплатный, анонимный и работает практически во всех регионах. В нынешнем году, кстати, выйдем еще и на Крым. Мы сейчас выстроили практику, благодаря чему удалось избежать многих смертей, самоубийств, особенно в тот период, когда был популярен «Синий кит». Очень много было обращений детей после Кемерова (пожар в ТЦ «Зимняя вишня» в марте 2018 года, когда погибло 60 человек, в том числе 41 ребенок. — Прим. ФАН). Когда такие ситуации происходят, на самом деле очень сильно повышается уровень тревожности и страхов. Нам писали и звонили дети, у которых, например, кто-то из близких погиб во время пожара. Они сразу начинают тревожиться, сильно переживать. И эта большая и системная проблема.
— Страхи, насколько я понимаю, могут быть самыми разными?
— Да. Нам могут звонить дети, молодежь, родители — в том числе если их что-то беспокоит еще до того, как что-либо случается. К примеру, им кажется, что кто-либо ведет себя опасно по отношению к ним. Ведь после таких случаев, как в Керчи, многие родители боятся отправлять детей в общеобразовательные учреждения… Где гарантия, что с моим ребенком там все будет в порядке? Так что, сами понимаете, тут уже вопрос не только психологии, но и системы безопасности в целом.
Ранее своим видением проблем, вскрытых кровавой трагедией в керченском колледже, поделился эксперт по безопасности Андрей Павлов.
